Смесь благочестия и суеверий
Четверговая свеча (четвережная, страстяная, страшная свеча, огонь евангельский) - свеча, наделявшаяся особыми свойствами, зажигаемая в Чистый четверг в церкви на вечернем богослужении, состоящем из вечери четверга и утрени Великой Пятницы, во время чтения 12 Евангелий . Православная церковь видит в ней знак горячей любви верующих к Спасителю.
В народе огонек этой свечи считался святым. По окончанию службы свечу не тушили, каждый нес ее домой горящей. Верили, что, если свеча потухнет, с человеком случится несчастье, а тот, кто донесет огонек до дома в целости, спокойно доживет до следующего года. Чтобы защитить от ветра, свечку иногда окружали бумажным фонариком красного, желтого или оранжевого цвета. Дома от нее сначала зажигали лампаду, а затем копотью или дымом ставили крестики на матице, над входной дверью и окнами, "чтобы не угасла благодать Господня в доме". Со свечой в руках хозяин обходил дом, двор, хлев, заглядывая в каждый темный уголок, освещая его. Обход со свечой и закрещивание были призваны защитить хозяйство и семью от сглаза и нечистой силы, подкрепить и заново обозначить границы внутреннего пространства, недоступного для нечисти, защитить его от опасных влияний внешнего мира в момент, когда граница между потусторонним и реальным мирами раскрывалась.
Наибольшая магическая сила приписывалась свече, которую зажигали во время церковной службы не только в четверг, но и в пятницу при выносе плащаницы, а также на утрене Светлого Воскресенья (Пасхи). Огарок свечи хранили весь год, на следующий Великий Четверг от него поджигали утром дрова в печи. Его зажигали перед иконами утром в день первого выгона скота. Страстной свечой благословляли молодых, зажигали ее во время пожара и больших гроз, чтобы уберечь дом от молнии, при тяжелых родах или во время болезни ее давали в руки страдающему от боли, чтобы облегчить мучения. С этой же целью больного поили водой, которой обливали огарок свечи. Но если никакие средства не помогали, и больной умирал, огарок свечи зажигали, когда душа начинала отлетать.
В Пермской губернии, чтобы уберечь скот от несчастий и получить от него хороший приплод, с огарком четверговой свечи его провожали в Егорьев день первый раз на пастбище. В некоторых местах крестьяне верили, что в Иванову ночь с огарком этой свечи можно раздобыть цветок папоротника и шапку-невидимку, при помощи которых можно стать богатым. Воду, которой обливали свечу, использовали и как приворотное средство. Если муж не любил жену или жена мужа, пермские крестьяне советовали напоить его или ее этой водой.
Холодная Вера Георгиевна
Этнографический музей
Следует понимать, что приписывание четверговой свече магических свойств является суеверием и идет вразрез с учением Православной Церкви, согласно которому помощь и исцеление подается не посредством неких магических действий, а по молитве и обращению к Богу, с готовностью принять Его волю, какова бы она ни была.
В то же время благочестивый обычай относиться с особым трепетом к огню свечи, горевшей при чтении Двенадцати Страстных Евангелий , приносить его домой и возжигать от него домашние лампады не содержит в себе ничего дурного.
Свеча на естественной тяге – очень необычное изобретение, она не гаснет на ветру или под дождем, ее достаточно трудно затушить водой. На ней можно подогреть воду или сварить суп в походе. Очень нужная вещь, если у вас неожиданно пропало электричество, а также свеча пригодится в походе или на отдыхе.
Как сделать свечу на естественной тяге из самых дешевых материалов за несколько минут вы можете увидеть на видео.
Для создания свечи потребуется:
- салфетка;
- ножницы;
- линейка;
- ручка;
- степлер;
- парафиновая свеча;
- проволока;
- алюминиевая проволока;
- плоскогубцы.
Берем влаговпитывающую салфетку для мойки посуды и при помощи ручки и линейки размечаем вертикальную линию, проходящую через ее центр. После этого разрезаем ее ровно напополам, по начерченной линии.
После этого стыкуем две половинки узкими частями друг к другу и скрепляем степлером. Скобы расставляем с шагом около 5 мм.
Растапливаем парафиновые свечи на водяной бане, предварительно вынув из них фитиль.
Когда парафин полностью растопился нужно опустить в него скрепленные кусочки салфетки, чтобы они хорошенько пропитались им. Даем салфетке немного остыть.
Теперь ее нужно скрутить в цилиндр. Для этого берем небольшую бутылочку и наматываем на нее салфетку.
Тонкой проволокой обматываем салфетку по краям и в центре. Это нужно чтобы она не раскрутилась.
Из более толстой алюминиевой проволоки нужно отрезать три кусочка. Оба конца в каждой загнуть под углом 90° на 1-1,5 см при помощи плоскогубцев.
Прикладываем их к свече, распределив на равном расстоянии друг от друга, закрепляем тонкой проволокой.
Сверху свечу аккуратно обматываем фольгой и снова фиксируем тонкой проволокой.
Когда свечой необходимо воспользоваться, распорки из толстой проволоки раздвигаются, свеча ставится на ровную поверхность. Поджигать свечу лучше всего снизу, пламя само постепенно перейдет наверх. Будьте аккуратны, огонь достаточно сильный. Время горения такой свечи от 30 минут, все зависит от количества намотанных салфеток.
Задуть такую свечу практически нельзя, от воды она также не потухнет. Также свечу можно использовать для разогрева воды в небольшой емкости, которая может стать сверху.
Чтобы свечу не задуло ветром
Сквозь густую пелену снега, падающего большими хлопьями, покачиваясь, двигался автобус. Размеренно бегающие дворники очищали от снежинок, налипающих густой массой, лобовое стекло, и их скрип, сливаясь с шумом мотора, создавал своеобразную мелодию – грустную и убаюкивающую.
Часть пассажиров клонило ко сну, другие предавались своим размышлениям.
От них отличалась молодая женщина. С тех пор, как автобус тронулся в путь, она непрерывно плакала, повернувшись к окну и часто утирая слезы платком. До того, как заплакать, она окинула взглядом автобус, словно пытаясь найти знакомого человека. Потом быстро отвернулась – видимо, не увидев никого.
Ашми заметил, что у нее большие глаза – темно-синие или зеленые, точно определить их цвет ему не удалось. По тому, как она смотрит, он понял, что она чеченка, беженка, которую война вынудила покинуть родной дом.
Взгляд беженца отличается от прочих. В какой бы части света он ни находился, беженец остается беженцем – человеком, лишенным крова, очага, покинувшим родину… Его не может понять тот, кто сам не был беженцем, а тот, кто был им, поймет: в сердце беженца – пустота, бескрайняя пустыня, где вечно воют холодные ветры. Нет, это не раскаленная солнцем песчаная пустыня – это покрытая снегом и льдом, бескрайняя, вечная мерзлота, которая никогда не оттает.
Он, Ашми, почувствовал холод этой пустыни еще десять лет назад. В то время он работал в единственной в мире чеченской газете, жил в доме родственников, писал статьи о литературе, культуре, обычаях, традициях. Ему больше ничего не было нужно, лишь бы все кругом оставалось так, как есть: чтобы каждое утро он мог ходить на работу в Дом печати, возвращаться домой, готовить себе ужин, строить планы на будущее...
Но все изменилось в один день: порядок, который казался незыблемым, рушился, разваливался, уходил в прошлое; многие из товарищей видели в этом хаосе хорошее, новое, упрекали его, что он проявляет симпатию к властям, хотя никогда не состоял в партии.
Однажды, возвращаясь с работы, Ашми увидел, как к памятнику Ленина прицепили трос (удивительное дело, как этот тщедушный немолодой человек, нездоровый на вид, самостоятельно, словно паук, взобрался на памятник, чтобы набросить трос на шею Ленина) и «КАМАЗ» свалил его. Ашми сказал стоявшим рядом товарищам: «Это варварство». Из-за этой реплики он – хотелось ему этого или нет – прослыл «заступником партии».
Вскоре обвинения еще более усилились. «Разве не помнишь, – говорили ему, – как тебя таскали по разным инстанциям из-за того, что писал статьи о чеченском быте, о водяных мельницах, о значении лошади в хозяйстве горцев, о своеобразной архитектуре башен?» Он помнил об этом и обо всем другом, но сердце подсказывало ему, что бездумные действия этих людей приведут к большой беде.
Однажды вечером, увидев, как на митинге двое – работник Дома культуры, тщательно изучавший для вступления в партию труды Маркса, Энгельса и Ленина, чуть ли не спавший, положив их под подушку, а также поэт, сочинявший хвалебные стихи, не пропуская ни одного красного дня календаря, – смело выступали, обвиняя известных в крае людей, угрожая самому могущественному в мире государству, он убедился в этом окончательно. Удивительно было не то, что они так осмелели, а то, что так легко, безоглядно переступили соблюдавшиеся до сих пор чеченцами правила приличия, перестали соблюдать этикет во взаимоотношениях и разговоре между собой. Еще до того, как они вдвоем вышли из здания телевидения, Ашми почувствовал исходящий от них холодок хамства – хамства людей, которым все дозволено… Потом они проникли в разные учреждения… Больше всех по душе им пришелся Дом радио…
По радио днем и ночью звучала одна и та же песня:
Дует ветер холодный, холодный…
Возможно, тогда исполнялись и другие песни, велись и другие разговоры, но в его памяти осталась именно эта:
Барга, барга, барга, барг…
Утром, днем, вечером, в полночь, на рассвете:
Дует ветер, холодный, холодный…
Оказывается, они пели о ветре, который теперь постоянно дует в его душе…
Приблизившись к окраине какого-то села, водитель несколько снизил скорость. День клонился к вечеру; снег не переставал падать. На улицах села были видны люди, занимающиеся хозяйственными делами, а также скот, выгнанный на водопой. На остановке стоял мужчина, он попросил остановить автобус. Перед ним стояло несколько ящиков с гуманитарной помощью от Красного Креста. Автобус остановился, мужчина со своими ящиками поднялся.
– Эй, чеченцы, как много вас оказалось, – сказал старик, сидевший на переднем сидении, смеясь своей реплике. – И здесь вы, и в Грозном, и в Москве, и за границей… Вас оказалось так же много, как китайцев.
Беженец, не ответив, уселся на место, которое уступил ему молодой человек, поставил перед собой ящики с гуманитарной помощью.
Шутку старика никто не поддержал, она никак не соответствовала подавленно-грустной атмосфере, царившей здесь. Старик и сам, видимо поняв это, быстро достал из кармана четки и стал перебирать их.
А у окна плакала молодая женщина, часто утирая слезы и глядя на ребенка, которого держала на руках.
Ашми опять задумался.
Дует ветер, холодный, холодный …
Да, под эту песню люди, нарушая все границы и запреты, ожесточившись, остервенело метались, говоря о том, во что не верят сами, провозглашая несбыточное, яростно заклинали, страстно разоблачали, варя на улицах котлы, поедая мясо. Они не различали дозволенное от недозволенного, принижали великое, поносили достойное, забросив свое хозяйство, бродили по городу, словно животные… Воры поучали, сумасшедшие лечили, полные женщины выли по-волчьи, худые записывались в армию, курицы кукарекали по-петушиному, кошки лаяли по-собачьи, кони ржали по-ослиному, ослы лягались – все закружилось, предвещая что-то страшное.
Война... Она была не такой легкой, как предсказывали, сверкая глазами, на площадях старики, а тяжелой, жестокой, с бомбежками городов и сел.
Ашми довольно долго оставался в своем доме, расположенном на окраине города: мол, я никому ничего плохого не сделал, поэтому мне ничто не угрожает. Но когда на его улице от осколка ракеты погибла старушка – она пасла свою бурую корову, продавала молоко и перебивалась этим – он понял, что война не разбирает, кто виноват, а кто нет: этому дракону все равно, лишь бы была добыча, которую можно проглотить.
Ашми уехал в горы, в село, где родился и вырос. Там он привел в порядок дедовский дом и провел пять месяцев, прощаясь с жизнью каждый раз, когда налетавшие с равнины самолеты начинали бомбить окраину села. Хорошо, что он переехал в село: рядом была мать, родственники, они утешали его, он – их, были опорой друг другу. А кто знает, что случилось бы в городе?
Через пять месяцев, в начале весны, когда сельчане вскапывали и засевали свои огороды, заскакивая при налете самолетов в вырытые во дворе ямы – подвалов у горцев не было, они никогда и не думали, что в них будет необходимость – да, в то время, когда зеленеют горные склоны, появляются желтые и светло-голубые цветы, он, загрузив свои пожитки на машину, отправился в город. Он не знал, что творится в городе, переживал за остающихся в селе. В сознании мелькала мысль: «Если от имени государства бомбят своих же граждан, не различая виновных и невиновных, исходя из того, что просто кто-то будет поражен, мир, люди изменились, перешли в другое качество, при котором не различаются понятия «добро – зло», «жестокость – милосердие».
В этом он еще больше убедился, когда на одном из блокпостов, увидев скопление людей (как и он, с гор в свои дома возвращались горожане), задал вопрос: «Почему задерживают людей?», не получив ответа, направился прямо к солдатам, достал из кармана красное удостоверение и едва успел протянуть его со словами: «Я член Союза журналистов СССР», как его остановил солдат с косынкой на голове, передернул затвор автомата и прикрикнул: «Да хоть космонавтом будь! Мне все равно! Вон!».
Да, и СССР больше не было, и мир изменился.
Потом он увидел город: центр полностью разрушен, окраины разбиты, места, по которым ходил в детстве, изуродованы до неузнаваемости, перепаханы войной, кругом закопченные печные трубы разрушенных домов. Но все же некоторое время люди, уверенные, что беды и лишения навсегда остались позади, были энергичны. Турецкие фирмы обнесли руины в центре города красивым забором и обвесили их белой бумагой, на которой были какие-то надписи на их языке. У большинства людей ощущался порыв к созиданию, желание все расчистить, восстановить, отстроить заново.
Но оказалось, что настоящее зло только начиналось – об этом в ту пору не было известно ни ему, который, устроившись на телевидении, начал делать передачи о народных традициях и необходимости их возрождения, ни ей, девушке с большими синими глазами и светлыми волосами. Она вела передачу «Столица» на русском языке, рассказывая о светлом будущем чеченской столицы, находя в позитивных мелочах его ростки.
Они были близки друг другу не только своей верой в будущее. Ашми нравились ее большие синие глаза, удивительно синие, как цветы, появляющиеся в начале весны. Их замечал не только он один. Таких было много. Но она выбрала его.
Возможно, причиной тому стал случай, произошедший во время видеосъемок в Веденском районе, когда похитители людей попытались захватить их в плен, а он, достав гранату и взявшись за чеку, спас их от грозящей беды.
Или ей по душе пришлось то, что он вместе с ней, когда перекрыли дороги и людям не давали уходить с гор (ее бабушка жила в маленьком горном хуторе), а сердца их разрывались, как небо, от рева непрерывно налетающих самолетов, забыв про усталость, обивал пороги чиновников с просьбами и заявлениями, писал сначала вежливые, затем нелицеприятные телеграммы Ельцину в Москву: «… если Чечня – субъект России, обеспечьте право на жизнь своих граждан»… Через неделю хлопот, благодаря помощи международной гуманитарной организации, наконец-то был дан коридор по лесной дороге, и Ашми с Элимой вместе пришли в село. Люди, доведенные до отчаяния бомбежками, плача, бежали им навстречу; уподобив их пришедшим на помощь святым, суетились, а он, утешая их, прося известить всех, выступил перед ними с короткой речью.
Возможно, Элима сделала свой выбор и из-за другого случая. Это произошло на узкой лесной дороге (хорошо, что не было дождя, иначе была бы непролазная грязь), машины тронулись вниз и в облаке пыли столкнулись, одна из них свалилась в пропасть, пострадали люди; Ашми отдал редакционную машину, чтобы вывезти раненых. (Тогда она как-то особенно посмотрела на него, удивляясь и восхищаясь).
Но, оказывается, он ошибся и в этом: через год после знакомства она сама рассказала о причине своего выбора: «Хотя на вид я казалась беспечным человеком, на сердце была печаль, я тревожилась о своей будущей судьбе, не знала, как буду жить в этом жестоком мире, ведь я единственный ребенок престарелых родителей. Мне показалось, что ты почувствовал мою незащищенность, я заметила в тебе сострадание, желание стать опорой моей потерянной душе». – Он ответил ей: «Я ничего не заметил, просто увидел твои большие синие глаза – два озера Кезеной...» – «Однажды ты спросил, почему я не ношу темные очки, сказал, что они бы пошли мне… Я много думала об этом. Почему ты так сказал?» – «Знаешь, почему? Чтобы в озерах твоих глаз не купались отражения посторонних людей… Они были нужны мне одному…» После этого она долго смеялась: «Я и не думала, что ты такой…»
Ее теперь нет, и ему казалось, что таких глаз больше ни у кого не может быть. До сегодняшнего дня...
Женщина с такими глазами сидела в этом автобусе, впереди него, она непрерывно плакала, то и дело глядя на своего ребенка, улыбающегося во сне. Было огромное желание заговорить с ней, расспросить обо всем, утешить, облегчить горе. Но он не сделал этого, потому что было неизвестно, как она воспримет его участие, как это растолкуют находящиеся здесь люди… Он опять задумался.
Ашми женился на Элиме, недорого купил полуразрушенный дом на окраине города, восстановил его с помощью родственников, но не успел прожить там и двух месяцев, как судьба Грозного вновь перевернулась.
Боевики вошли в город и захватили его, а федералы беспорядочно бомбили, подвергали минометному обстрелу жилые дома. Боевики и не думали уходить, они быстро обосновались, открыли тюрьму, начали задерживать «людей, продавшихся русским», и спешно предавать их суду, словно боясь не успеть.
Ашми и его жена тоже оказались в их числе, потому что работали на телевидении.
Поэтому сосед, переживавший за него (несмотря на уговоры, тот часто ходил в центр города, чтобы выяснить, что к чему; во время той войны с ним ничего не случилось, а на второй войне он подорвался на мине) – да, тот сосед сказал, чтобы Ашми с женой ушел, потому что ему самому и всем, кто их знает, будет трудно пережить, если с Ашми и Элимой что-нибудь произойдет. «Не беспокойтесь, мы подумаем и решим что-нибудь…»
– «Как бы вы не опоздали, как бы не опоздали»… – как-то грустно покачал головой Абдул-Гапур, складывая руки за спиной. На какое-то мгновенье он показался Ашми похожим на человека, стоящего на похоронах; представил он и похороны, свои собственные похороны, на которых стоят опечаленные люди. Эта картина испугала его, хотя это только видение, кто знает, может, в нем какой-то знак? В этот день вместе со своей женой он отправился в путь. Абдул-Гапур довез их на своей старой машине до вершин склона Суйр-корта – там она остановилась, закончился бензин. Абдул-Гапур сказал, чтобы они быстро двигались дальше, так как все равно ничем не могут помочь ему, чтобы спасались, спустились к поселку Гикало и шли дальше.
Они послушались его, ушли пешком, по пути наткнулись на две обстрелянные из вертолетов машины –«Камаз» и «Уазик»… Машины еще дымились, догорая… Четверо погибли, пятеро получили ранения. Погибших и раненых уже увезли…
Машины увязали в пыли, как в болоте, натужно ревя, дергались на месте, тогда они казались несчастнее идущих пешком. Люди, не вынося жалобный рев машин, подталкивали их, если оказывались места, один или двое из идущих садились в них … Но от этого пеших не становилось меньше, их было очень много. Когда в небе начинали кружить самолеты, они укрывались в придорожных ямах, в зарослях, а машины продолжали двигаться. Они были в большей опасности, чем пешеходы, так как были хорошо видны с самолетов, и поэтому абсолютно беззащитны…
Один водитель, узнав Ашми, остановил свой набитый людьми автобус и открыл двери со словами: «Если сможете, садитесь…» Но Ашми махнул рукой и сказал, чтобы тот ехал дальше. Автобус скрылся в облаке пыли, как и этот в снегу теперь …
Прерывая размышления, он опять обратил внимание на женщину у окна и ее ребенка… Опять всей душой и телом почувствовал он своеобразное тепло прошлого. Он сожалел о том времени, мысленно вновь вернулся назад.
Конечно, это были не сожаления о самом прошлом, а о взаимоотношениях с Элимой, он вспоминал их щемящую сладость. А то время было и трудным, и странным, и смешным, и безжалостным, как страшные сновидения, в которых все перемешалось. Время, когда произносились высокопарные речи, наполненные торжественными словами; когда упитанные женщины слагали гимны в честь победителей, а артисты – песни, после чего герои становились еще смелее и начинали угрожать всему миру; когда в каждом селе ставили высокие стелы-трубы погибшим на войне, устраивали жертвоприношения; когда играли свадьбы; когда похищали людей, а потом продавали их за деньги; когда устраивали расстрелы на площадях, на которых собиралось много любопытных; когда по телевидению, созданному на деньги, выделенные одним известным евреем, звучали песни о том, что освободят Иерасулим от иудеев; когда банды расхищали «масло родины», грабили людей; когда тот, кто хотел жить честно, перебивался с трудом; когда убивали одиноких стариков, чтобы присвоить их дома; когда в мечетях передние ряды занимали грабители, приносившие в жертву часть награбленного, и вновь совершали убийства, похищения людей…Это был апокалипсис, какой-то апокалипсис.
Шли дни – без работы, без зарплаты, если даже устраивался на работу, то без оплаты труда, видя кругом все усиливающиеся пляски несправедливости – в пыли разрушенного города, в грязи, когда шел дождь или снег. Все труднее становилось честно зарабатывать свой хлеб. Нищета, осознание того, что ни ты сам, ни твои знания на родине не востребованы, холодили сердце; хотелось уйти куда-нибудь, туда, где нет лицемерия, нет людей, на природу, уйти до того, как завершится день, пока не наступит ночь…
А с наступлением ночи нужно было возвращаться домой, запирать ворота на засов, закрывать двери, шторить окна и укрываться, положив в изголовье оружие, и каждый раз, услышав шум машины на улице, хвататься за оружие, думая, что пришли за тобой… Ночь не успокаивала, наоборот, она усиливала тревогу; эта тревога, наполнив собой весь мир, плескалась через края; она таким же образом наполнила и его сердце, и поэтому один из них – или он, или мир – должен был взорваться…
Но ни мир, ни он сам не взорвались, а на их улице взорвалась бомба, сброшенная с самолета, убив пятерых – среди них было и двое детей, возвращавшихся из школы.
Ему было жаль Элиму, которая в надежде на то, что у нее будет семья, нормальная жизнь, покой, поверив в него, ушла из своего дома, оставив в одиночестве свою мать…
Однажды Элима сказала ему, что надо уходить, потому что их уже не двое, а трое. Это известие заставило его на время забыть происходящее: бомбежку, смятение людей. Оно на время освободило его от отчаяния, Ашми перестал чувствовать опасность. Но не успел закончиться день, как тревога увеличилась стократно из-за опасения за жизнь сына (или дочери – не важно, это был его ребенок…).
Он не имел теперь права оставаться там, где идет война, – если нужно, он уйдет даже на край света, у него нет денег, но все равно он уйдет, хоть пешком…
Он перебрался в село, но и там происходило то же самое, что и в городе: бомбили окраины, центр села. Погибали люди, погибали животные, которые паслись; животных погибало больше, людей – меньше…
Ашми захотелось быстрее покинуть этот край, забрав с собой близких (среди них был и их еще не родившийся ребенок, о котором знали лишь он и Элима).
Решившихся уйти оказалось двенадцать человек. Загрузив на машины то, что захватили с собой, они направились в сторону ингушской границы.
И впереди, и позади них двигались машины, над ними кружили самолеты. Они постоянно бомбили, обстреливали ракетами обочины дорог. Как только появлялись самолеты, молодой человек, ехавший на «Уазике» на две машины впереди них, спрыгивал и, направив камеру вверх, начинал съемку.
Когда он проделал это несколько раз, один старик, высунувшись из машины, крикнул: «Парень, не нужно этого делать». Но тот не послушался. Опять появились самолеты, парень снова выпрыгнул из машины. Шум, взрывы, вспышки – потом стоны, крики, плач… Оказывается, самолеты пустили ракеты. И снимавший, и старик, отговаривавший его от этого, а также множество других людей погибло – всего девятнадцать человек. Машины были разбиты, сожжены. Их машину не задело, Бог миловал…
Людей, которых держали три дня, не пропуская через границу, наконец-то пропустили. Ашми вспомнил дракона из сказки, который лежал вокруг родника, не подпуская к воде, пока ему в жертву не отдадут девушку или юношу… Дракон же, который преградил путь им, наедался не так легко, ему понадобилось проглотить девятнадцать человек…
Автобус остановился. Люди начали сходить… Плачущая женщина, вытерев слезы, направилась к выходу, держа на руках ребенка.
Да, убегая от войны в прошлый раз, они остановились здесь же, на этой автостанции. Темнело, становилось холодно. Ашми встретился с одним чеченцем из Грозного. Его звали Бувайсар. Он снимал две комнаты и позвал Ашми к себе: «Заходи, скоротаем ночь, а завтра что-нибудь придумаем». Их было двенадцать, а там – еще шестеро… В двух комнатах – восемнадцать человек… Ночь была трудной, особенно для Элимы. Ей не хватало воздуха. Несколько раз она выходила. Находилась во дворе, пока не начинала мерзнуть, потом возвращалась в дом.
На автостанцию до самого утра приезжали машины, слышались голоса беженцев, шум, плач детей…
Некоторые беженцы разожгли костры из старых покрышек и, греясь вокруг них, провели ночь на улице.
С рассветом Ашми стал обходить этот маленький городок, входя в каждый двор, спрашивая, не примут ли они у себя постояльцев за некоторую плату… Но, по словам хозяев, дома были заняты людьми, бежавшими от войны; двое-трое сказали, что сдадут жилье за сто долларов, за меньшую сумму не согласны.
Он вернулся, когда уже начинало темнеть; ноги ныли от долгой ходьбы. Он не смог в этот вечер взглянуть в глаза Элимы. «Я не нашел жилья», – сказал он, не поднимая взгляд, упершийся в пол; в комнате установилась необычная тишина, тишина, наполненная недовольством им. Им были недовольны все: и живущие здесь – тем, что они пришли и осложнили им жизнь, и приехавшие вместе с ним – тем, что он не увел их из этого дома, не устроил где-нибудь.
А что он мог поделать? Знал бы, что так сложится, остался бы дома…
Эту тягостную тишину нарушил Бувайсар:
– Не расстраивайся, здесь не так легко найти жилье. Завтра поищем вместе…
На второй день все повторилось: походив до вечера, он вернулся, устав как собака… На третий день, увидев Макшерипа, который работал вместе с ним в газете, он несколько успокоился: он из этого города, сможет помочь… Схватив за рукав, Ашми остановил его, когда тот проходил мимо.
– Не узнал… Богатым будешь, – сказал Макшерип.
– Да, я так изменился, что меня уже невозможно узнать… Много времени прошло с тех пор, как мы расстались – целых полгода…
Дела Макшерипа, по его словам, обстояли еще хуже, чем у него. Найти здесь жилье невозможно, может быть, лучше уехать во Владикавказ или Нальчик…
В этот день Бувайсар тоже ничего не нашел. На четвертый день, когда вышел во двор, он услышал разговор Бувайсара с женой.
– О чем ты говоришь? Ты хочешь, чтобы я сказал этим людям, чтобы они уходили?
– Если ты этого не скажешь, мы все здесь задохнемся… Люди ведь живут в палатках, в вагонах, пусть идут туда.
– Потерпи! Потерпи же! – прикрикнул Бувайсар.
Голоса доносились из-за дома, он медленно, пытаясь остаться незамеченным, отошел в сторону и, задыхаясь, пошел бродить по улицам этого маленького городка. Когда редкие прохожие начинали внимательно рассматривать его, он вытирал руками лицо… Оно было мокрым от слез, которые текли вопреки его воли. Слезы падали, как теперь этот снег…
Он еще долго бродил в этот вечер… Нашел нечто похожее на жилье. Сказали, что поставят буржуйку, можно заселиться на следующий день…
Уже после того, как стемнело, он вернулся к домику, который снимал Бувайсар. Тот стоял во дворе, ожидая его. «Твоей жене стало плохо, ее отвезли в больницу», – сказал он…
Недалеко от него на остановке, посреди снега, стояла та самая женщина, которая плакала в автобусе. В сгущающейся темноте никого не было видно, кроме них.
– Ты не звала меня?
– Уже несколько раз.
– Да, увлеченный мыслями, я ничего не расслышал. Что такое?
– Ты не знаешь, как найти здесь улицу Горького?
– Конечно, знаю. Я пешком обошел здесь все улицы. Все они безрадостны и горьки. Какой дом тебе нужен?.. Да, нужно идти в ту сторону. Я провожу тебя. Я никуда не спешу. Как тебя зовут? Падам? Хорошо, Падам. Меня зовут Ашми. Дай мне свою сумку… Я провожу тебя, ступай за мной… Нам нужно идти достаточно далеко.
«А я буду вспоминать дальше… Мысли давят, если не довести их до конца… Поэтому я продолжу… Мысли, наполненные грустными воспоминаниями. Да, Падам, ты, твои глаза вернули меня в прошлое, к воспоминаниям. Теперь слушай, если хочешь; не хочешь – не нужно. Я опять возвращаюсь к тем дням, к дождливым, холодным осенним дням…
Я тотчас же направился в больницу. Врач сказал: «Ребенок умер в утробе, прошло несколько дней, ее кровь заражена… Необходима срочная операция… Нужно много крови… чтобы перелить… кровь… много крови…» Я сдавал кровь, пока не свалился без сознания. Сдали Бувайсар, многие беженцы из Чечни… Много крови сдали чеченцы. Кровь, кровь… Но она не спасла Элиму…
Перед смертью она позвала меня: «Я не вижу тебя, но чувствую, – сказала она. – Ты не слишком отчаивайся из-за моей смерти… Но не забывай меня… Не оставайся в одиночестве, женись».
Да, Падам, через несколько дней она умерла… Ее похоронили здесь же, на кладбище, так как никто не решился везти ее тело домой… Какой-то таксист сказал: «Дома и без нее много мертвых, даже не успевают хоронить». Я не обиделся на него… Какая разница, где похоронят человека… Земля, сотворенная Богом, едина…
Ты меня слушаешь, Падам? Говоришь, что плохо слышишь? Ничего, я это говорю сам себе…
кукла Барби. ... складов деревянных ящиков... дешевой «муси -пусиной» попсой... являвшийся схватить и повести к гибели обреченного... в одном, избранном нами месте, ... просьбы полицейского. -Запомни, Ахмад , все будут живы и...
Обратите внимание!
ДокументДжамбула, Мусы Джалиля, ... деревянных ... А., Мои друзья куклы , М., ; ... -х гг) Ахмаду Белло в... избран Томе Повесть
Обратите внимание!
ДокументДжамбула, Мусы Джалиля, ... деревянных ... А., Мои друзья куклы , М., ; ... -х гг) Ахмаду Белло в... избран Старшим рус. скаутом. В 1920 эмигрировал. На о. Принсипи (ныне Республика Сан-Томе ... Владимир Мономах, М. - Л., 1946; Повесть временных лет, ч. 1, М. - ...
Именинный пирог с зажженными свечками, романтический ужин при свечах, забавные восковые фигурки, которые дарят на праздники… Интересно, почему даже в век неоновых огней мы не спешим расставаться со свечой? Если вдуматься, в этом нет ничего удивительного, ведь ее свет — совершенно особенный.
Между светом и тьмой
Пламя свечи успокаивает, завораживает, дарит надежду и чувство защищенности. Практически во всех культурах горящая свеча символизирует духовный путь, прозрение, а также победу света над тьмой. Еще каких-то сто лет назад свечи были неотъемлемым атрибутом Рождества и Нового года. Электричество в ту пору уже завоевало мир, однако елку по-прежнему украшали свечами. В Германии в течение четырех недель перед Рождеством ровно в полдень зажигались свечи - каждый день на одну больше, чем накануне. Дети гуляли с фонариками и распевали: «Там, наверху, светят звезды, а внизу, на земле, светим мы». А по вечерам горящие свечи ставили на подоконник - чтобы путники могли разглядеть дорогу.
У этой традиции очень древняя история. В дохристианскую эпоху люди считали, что в ноябре и декабре тьма максимально сильна, и свечи зажигались для того, чтобы помочь Солнцу и силам света победить мрак.
Магические свойства свечи были известны задолго до нашей эры. Знахари, волхвы, колдуны использовали их для ворожбы, гаданий и ритуалов. Со временем люди заметили, что свойства свечи во многом определяются ее цветом. Так, например, белые свечи применяют для очистительных обрядов и защиты от врагов. Розовые незаменимы в любовных ритуалах. Красные позволяют восполнить запасы энергии, а также разжигают страсть. Зеленые привлекают успех и финансовое благополучие. Пурпурные позволяют излечиться от болезней, а синие - раскрыть необычные способности.
У черных свечей довольно долго была дурная репутация, поскольку их использовали сатанисты и прочие адепты темных сил. Но некоторые экстрасенсы убеждены, что именно такие свечи идеально подходят для снятия порчи и сглаза.
Интересно, что в самых разных традициях свеча является проводником между мирами - именно поэтому ее вкладывают в руки усопшим, дабы пламя освещало путь покойного в царстве мертвых. А еще свеча способна отпугнуть демонов, так что они не смогут заполучить душу усопшего.
Модель Вселенной
В буддизме свеча символизирует путь к свету, достижение нирваны и самого Будду. В каждом буддийском доме рядом со статуэткой Просветленного всегда находятся свечи. А в Праздник Огней буддисты зажигают тысячи свечей. Ими украшают храмы, улицы, дома, используют в качестве жертвоприношения духам: свечи устанавливают на специальные подносы с едой и деньгами и отправляют по течению реки.
В иудаизме менора, семиствольный подсвечник, символизирует гармонию и священный день - субботу. Кроме того, это своего рода модель мироздания. По словам Иосифа Флавия, «светильник, состоящий из семидесяти составных частей, напоминает знаки, через которые проходят планеты, а семь светочей на нем указывают на течение планет, которых также семь». Три свечи, согласно каббале, олицетворяют мудрость, силу и красоту.
В христианстве же три свечи означают единство мира и святую троицу. Чистота свечного воска подразумевает безгрешные помыслы верующего, а мягкость - способность человека следовать воле Бога.
Пламя Чистого четверга
В православной традиции особенно почиталась четверговая свеча, которую зажигали в церкви в Чистый четверг. Люди верили, что она обладает магическими свойствами, поэтому после службы ее не тушили, а несли домой. Считалось, что если свеча потухнет, с человеком произойдет несчастье. А если удастся сохранить огонь и донести горящую свечу до дому, то весь год можно ни о чем не беспокоиться. Четверговую свечу старались уберечь от ветра, укутывали ее платком, а принеся в дом, зажигали от нее лампаду. Копотью четверговой свечи над окнами и дверью чертили кресты - чтобы защитить жилище от темных сил. Ради здоровья и благополучия близких хозяин обходил дом с зажженной четверговой свечой, заглядывая в каждый уголок. Ее огарок хранили целый год, а в следующий Чистый четверг от него растапливали печь. Четверговой свечой благословляли молодых, ее зажигали во время важных семейных праздников, а также в тяжелые моменты - когда случался неурожай или в округе бушевали пожары. Чтобы облегчить страдания больного, ему в руки давали четверговую свечу. Если человек все-таки умирал, огарок этой свечи поджигали в момент прощания с покойным.
Тайны восковых фигурок
Гадания на свечах были популярны у славян задолго до принятия христианства. Но и потом эта традиция не канула в Лету: в святочную неделю на свечах гадали абсолютно все - от всезнающих ведьм до юных девушек. Благо это несложно: раскаленный воск нужно вылить в холодную воду, а затем по контуру застывших фигур можно прочесть свое будущее. Если захотите попробовать, имейте в виду: воду желательно использовать освященную, а воск надо вливать в одну точку, чтобы фигурка получилась цельной.
Барышни, конечно же, мечтали увидеть венок или кольцо: эти знаки сулят скорое замужество. Подкова, как нетрудно догадаться, символизирует счастье, а корона - популярность и успех. Цветы говорят о пылком чувстве, собака - о встрече с преданным другом, а лебедь обещает чистую любовь. Веревка или змея предвещают болезни и прочие неприятности. Мельница предупреждает о возможных сплетнях или дурных новостях. Правда, восковые фигурки далеко не всегда получаются четкими, так что их интерпретация во многом зависит от вашей интуиции и воображения. Не так уж существенно, какой символ вы разглядели в расплавленной свече. Гораздо важнее эмоции, которые испытали во время гадания. Если почувствовали страх, беспокойство, неуверенность, фигурку нужно немедленно закопать в землю (даже если на улице мороз): тогда ничего плохого не случится. Но если выпал добрый знак, бережно храните его в течение года - и будет вам счастье.
Свечная магия
Эзотерики уверены, что свечи способны многое рассказать о человеке. Если поставленная рядом с вами свеча горит ровно, значит, у вас все в полном порядке - во всяком случае, на энергетическом уровне. Когда свеча «плачет», можно заподозрить сглаз, душевный дискомфорт, недовольство собой и жизнью. Обратите внимание на то, как ведет себя только что зажженная свеча: если практически сразу появляется «слеза», струящаяся от фитиля до основания, скорее всего, на человеке порча или проклятие. Черные потеки и дым практически всегда означают переизбыток негативной энергии. Иногда это следствие внешнего воздействия, но нередко люди сами являются виновниками своих неприятностей. Как бы там ни было, коптящая свеча - дурной знак, предвещающий болезни или конфликты.
Впрочем, если проблемы не слишком серьезные, можно самостоятельно избавиться от них при помощи белой или церковной свечи. Например, если в семье случился скандал, надо дождаться, пока все уснут, а затем обойти домочадцев с зажженной свечой. А если вы сами кого-то обидели или совершили поступок, о котором жалеете, подойдите к зеркалу, зажгите свечу, мысленно признайте свою ошибку и попросите прощения. Увидите, станет гораздо легче, ведь в пламени свечи сгорает любой негатив.
Марина ШУМАКОВА
