Каждый человек в своей жизни не раз сталкивался с понятием нравственности. Однако далеко не все знают его истинное значение. В современном мире очень остро стоит проблема нравственности. Ведь многие люди ведут неправильный и бесчестный образ жизни. Что такое нравственность человека? Как она связана с такими понятиями, как этика и мораль? Какое поведение можно считать нравственным и почему?
Что означает понятие «нравственность»
Очень часто нравственность отождествляют с моралью и этикой. Однако эти понятия не совсем схожи. Нравственность - это совокупность норм и ценностей конкретного человека. Она включает в себя представления индивида о добре и зле, о том, как следует и не следует вести себя в различных ситуациях.
У каждого человека свои критерии нравственности. То, что одному кажется вполне нормальным, для другого совершенно неприемлемо. Так, к примеру, некоторые люди положительно относятся к гражданскому браку и не видят в нем ничего плохого. Другие же считают такое сожительство безнравственным и резко осуждают добрачные связи.
Принципы нравственного поведения
Несмотря на то что нравственность - это сугубо индивидуальное понятие, в современном обществе все же существуют единые принципы. В первую очередь к таковым относится равенство прав всех людей. Это означает, что по отношению к человеку не должно быть дискриминации по половому, расовому или любому другому признаку. Все люди равны перед законом и судом, все имеют одинаковые права и свободы.
Второй принцип нравственности основывается на том, что человеку позволено делать все, что не идет вразрез с правами других людей и не ущемляет их интересов. Сюда можно отнести не только вопросы, регулируемые законом, но и морально-этические нормы. К примеру, обман близкого человека не является преступлением. Однако, с точки зрения нравственности, тот, кто обманывает, причиняет страдания индивиду, а значит, ущемляет его интересы и поступает аморально.
Значение нравственности
Некоторые люди считают, что нравственность - это лишь необходимое условие для того, чтобы попасть в рай после смерти. При жизни же она абсолютно не влияет на успешность человека и не приносит никакой выгоды. Таким образом, значение нравственности заключается в очищении нашей души от греха.
На самом деле подобное мнение является ошибочным. Нравственность необходима в нашей жизни не только конкретному человеку, но и обществу в целом. Без нее в мире наступит произвол, и люди сами себя уничтожат. Как только в обществе пропадают извечные ценности и забываются привычные нормы поведения, начинается его постепенная деградация. Процветает воровство, разврат, безнаказанность. А если к власти приходят безнравственные люди, ситуация усугубляется еще больше.
Таким образом, качество жизни человечества напрямую зависит от того, насколько оно нравственно. Лишь в обществе, где уважаются и соблюдаются основные моральные принципы, люди могут почувствовать себя защищенными и счастливыми.
Нравственность и мораль
Традиционно понятие "нравственность" отождествляют с моралью. Во многих случаях эти слова используются как синонимы, и большинство людей не видит между ними принципиальной разницы.
Мораль представляет собой определенные принципы и стандарты поведения людей в различных ситуациях, выработанные социумом. Иначе говоря, она является общественной точкой зрения. Если человек следует установленным правилам, его можно назвать моральным, если же игнорирует, его поведение является аморальным.
Что такое нравственность? Определение этого слова отличается от морали тем, что относится не к обществу в целом, а к каждому конкретному человеку. Нравственность - довольно субъективное понятие. То, что является нормой для одних, недопустимо для других. Человека можно назвать нравственным либо безнравственным, основываясь только на своем личном мнении.
Современная нравственность и религия
Всем известно, что любая религия призывает человека к добродетели и почитанию основных нравственных ценностей. Однако современное общество ставит во главе всего свободы и права человека. В связи с этим некоторые божьи заповеди утратили свою актуальность. Так, к примеру, мало кто может посвятить один день в неделю служению Господу из-за насыщенного графика и быстрого ритма жизни. А заповедь «не прелюбодействуй» для многих является ограничением свободы построения личных отношений.
В силе остаются классические нравственные принципы, касающиеся ценности человеческой жизни и имущества, помощи и сострадания ближним, осуждения лжи и зависти. Причем теперь часть из них регламентируется законом и уже не может быть оправдана якобы благими намерениями, например, борьбой с иноверцами.
Современное общество имеет и свои нравственные ценности, которые не обозначены в традиционных религиях. Сюда можно отнести необходимость постоянного саморазвития и самосовершенствования, целеустремленность и энергичность, желание добиваться успехов и жить в достатке. Современные люди осуждают насилие во всех его проявлениях, нетерпимость и жестокость. Они уважают права человека и его желание жить так, как он считает необходимым. Современная нравственность делает упор на самосовершенствование человека, преобразование и развитие всего общества в целом.
Проблема нравственности молодежи
Многие люди говорят о том, что современное общество уже начало морально разлагаться. Действительно, в нашей стране процветает преступность, алкоголизм и наркомания. Молодежь не задумывается над тем, что такое нравственность. Определение этого слова для них совершенно чуждо.
Очень часто современные люди ставят во главе всего такие ценности, как получение удовольствия, праздная жизнь и веселье. При этом они совершенно забывают о нравственности, руководствуясь лишь своими эгоистичными потребностями.
Современная молодежь совершенно утратила такие качества личности, как патриотизм и духовность. Для них нравственность - это то, что может помешать свободе, ограничить ее. Зачастую люди готовы совершить любое деяние ради достижения своих целей, совершенно не задумываясь о последствиях для других.
Таким образом, на сегодняшний день в нашей стране очень остро стоит проблема нравственности молодежи. Для ее решения потребуется не одно десятилетие и масса усилий со стороны правительства.
Наша жизнь получает нравственный смысл и достоинство, когда между нею и совершенным Добром установляется совершенствующаяся связь. По самому понятию совершенного Добра всякая жизнь и всякое бытие с ним связаны и в этой связи имеют свой смысл. Разве нет смысла в животной жизни, в ее питании и размножении? Но этот несомненный и важный смысл, выражая только невольную и частичную связь отдельного существа с общим добром, не может наполнить жизнь человека: его разум и воля, как формы бесконечного, требуют другого. Дух питается познанием совершенного Добра и размножается его деланием, то есть осуществлением всеобщего и безусловного во всех частных и условных отношениях. Внутренно требуя совершенного соединения с абсолютным Добром, мы показываем, что требуемое еще не дано нам и, следовательно, нравственный смысл нашей жизни может состоять только втом, чтобы достигать до этой совершенной связи с Добром или чтобы совершенствовать нашу существующую внутреннюю связь с ним.
В запросе нравственного совершенства уже дана общая идея абсолютного Добра – его необходимые признаки. Оно должно быть всеобъемлющим или содержать в себе норму нашего нравственного отношения ко всему. Все, что существует и что может существовать, исчерпывается в нравственном отношении тремя категориями достоинства: мы имеем дело или с тем, что выше нас, или с тем, что нам равно, или с тем, что ниже нас. Логически невозможно найти еще что-нибудь четвертое. По внутреннему свидетельству сознания выше нас безусловное Добро, или Бог и все то, что уже находится с Ним в совершенном единении, так как мы этого единения еще не достигли; равно с нами по естеству все то, что способно, как и мы, к самодеятельному нравственному совершенствованию, что находится на пути к абсолютному и может видеть цель перед собою, т.е. все человеческие существа; ниже нас все то, что к внутреннему самодеятельному совершенствованию не способно и что только через нас может войти в совершенную связь с абсолютным, т.е. материальная природа. Это троякое отношение в самом общем виде есть факт: мы фактически подчинены абсолютному, как бы мы его ни называли; так же фактически мы равны другим людям по основным свойствам человеческого естества и солидарны с ними в общей жизненной судьбе чрез наследственность, историю и общежитие; точно так же мы фактически обладаем существенными преимуществами перед материальным творением. Итак, нравственная задача может состоять лишь в совершенствовании данного. Тройственность фактического отношения должна быть превращена в триединую норму разумной и волевой деятельности; роковое подчинение высшей силе должно становиться сознательным и свободным служением совершенному Добру, естественная солидарность с другими людьми должна переходить в сочувственное и согласное с ними взаимодействие; фактическое преимущество перед материальной природой должно превращаться в разумное владычество над нею для нашего и для ее блага.
Действительное начало нравственного совершенствования заключается в трех основных чувствах, присущих человеческой природе и образующих ее натуральную добродетель: в чувстве стыда, охраняющем наше высшее достоинство по отношению к захватам животных влечений; в чувстве жалости, которое внутренно уравнивает нас с другими, и, наконец, в религиозном чувстве, вкотором сказывается наше признание высшего Добра. В этих чувствах, представляющих добрую природу, изначала стремящуюся к тому, что должно (ибо нераздельно с ними сознание, хотя бы смутное, их нормальности, – сознание, что должно стыдиться безмерности плотских влечений и рабства животной природе, что должно жалеть других, что должно преклоняться перед Божеством, что это хорошо, а противное этому дурно), – в этих чувствах и в сопровождающем их свидетельстве совести заключается единое или, точнее, триединое основание нравственного совершенствования. Добросовестный разум, обобщая побуждения доброй природы, возводит их в закон. Содержание нравственного закона то же самое, что дано в добрых чувствах, но только облеченное в форму всеобщего и необходимого (обязательного) требования, или повеления. Нравственный закон вырастает из свидетельства совести, как сама совесть есть чувство стыда, развившееся не с материальной, а только с формальной своей стороны.
Относительно низшей природы нравственный закон, обобщая непосредственное чувство стыдливости, повелевает нам всегда господствовать над всеми чувственными влечениями, допуская их только как подчиненный элемент в пределах разума; здесь нравственность уже не выражается (как в элементарном чувстве стыда) простым, инстинктивным отталкиванием враждебной стихии, или отступлением перед нею, а требует действительной борьбы с плотью. – В отношении к другим людям нравственный закон дает чувству Жалости, или симпатии, форму справедливости, требуя, чтобы мы признавали за каждым из наших ближних такое же безусловное значение, как за собою, или относились к другим так, как могли бы без противоречия желать, чтобы они относились к нам, независимо от того или другого чувства. – Наконец, по отношению к Божеству нравственный закон утверждает себя как выражение Его законодательной воли и требует ее безусловного признания ради ее собственного безусловного достоинства, или совершенства. Но для человека, достигшего такого чистого признания Божией воли, как самого Добра всеединого и всецелого, должно быть ясно, что полнота этой воли может открываться только силою ее собственного, внутреннего действия вдуше человека.
Достигнув этой вершины, нравственность формальная или рациональная входит в область нравственности абсолютной – добро разумного закона наполняется добром божественной благодати.По всегдашнему учению истинного христианства, согласному с существом дела, благодать не уничтожает природы и природной нравственности, а «совершает» ее, т.е. доводит до совершенства, и точно так же благодать не упраздняет закона, а исполняет его и лишь всилу и по мере действительного исполнения делает его ненужным.
Но исполнение нравственного начала (по природе и по закону) не может ограничиваться личною жизнью отдельного человека по двум причинам – естественной и нравственной. Естественная причина та, что человек в отдельности вовсе не существует, и этой причины было бы вполне достаточно с точки зрения практической, но для твердых моралистов, которым важно не существование, а долженствование, есть и нравственная причина – несоответствие между понятием отдельного, разобщенного со всеми человека и понятием совершенства. Итак, по естественным и нравственным основаниям процесс совершенствования, составляющий нравственный смысл нашей жизни, может быть мыслим только как процесс собирательный, происходящий в собирательном человеке, то есть в семье, народе, человечестве. Эти три вида собирательного человека не заменяют, а взаимно поддерживают и восполняют друг друга и, каждый своим путем, идут к совершенству. Совершенствуется семья, одухотворяя и увековечивая смысл личного прошедшего в нравственной связи с предками, смысл личного настоящего в истинном браке и смысл личного будущего ввоспитании новых поколений. Совершенствуется народ, углубляя и расширяя свою естественную солидарность с другими народами в смысле нравственного общения. Совершенствуется человечество, организуя добро в общих формах религиозной, политической и социально-экономической культуры, все более и более соответствующих окончательной цели – сделать человечество готовым к безусловному нравственному порядку, или Царству Божию; организуется добро религиозное, или благочестие в церкви, которая должна совершенствовать свою человеческую сторону, делая ее все более сообразною стороне Божественной; организуется добро междучеловеческое, или справедливая жалость, в государстве, которое совершенствуется, расширяя область правды и милости насчет произвола и насилия внутри народа и между народами; организуется, наконец, добро физическое, или нравственное отношение человека кматериальной природе в союзе экономическом, совершенство которого не в накоплении вещей, а в одухотворении вещества как условии нормального и вечного физического существования.
При постоянном взаимодействии личного нравственного подвига и организованной нравственной работы собирательного человека нравственный смысл жизни, или Добро, получает свое окончательное оправдание, являясь во всей чистоте, полноте и силе. Умственное воспроизведение этого процесса в его совокупности – и следующее за историей в том, что уже достигнуто, и предваряющее ее в том, что еще должно быть сделано, – есть нравственная философия, изложенная в этой книге. Приводя все ее содержание кодному выражению, мы найдем, что совершенство Добра окончательно определяется как нераздельная организация триединой любви. Чувство благоговения, или благочестия, сначала через боязливое и невольное, а потом чрез свободное сыновнее подчинение высшему началу, познав свой предмет как бесконечное совершенство, превращается вчистую, всеобъемлющую и безграничную любовь к нему, обусловленную только признанием его абсолютности, – любовь восходящая. Но, сообразуясь со своим всеобъемлющим предметом, эта любовь обнимает в Боге и все другое, и прежде всего тех, кто может наравне с нами участвовать в ней, т.е. существа человеческие; здесь наша физическая, а потом нравственно-политическая жалость к людям становится духовною любовью к ним, или уравнением в любви. Но усвоенная человеком божественная любовь как всеобъемлющая не может остановиться и здесь; становясь любовью нисходящею , она действует и на материальную природу, вводя и ее в полноту абсолютного добра, как живой престол божественной славы.
Когда это всеобщее оправдание добра, т.е. распространение его на все жизненные отношения, станет на деле, исторически ясным всякому уму, тогда для каждого единичного лица останется только практический вопрос воли: принять для себя такой совершенный нравственный смысл жизни или отвергнуть его. Но пока еще конец, хотя и близкий, не наступил, пока правота добра не стала очевидным фактом во всем и для всех, возможно еще теоретическое сомнение, неразрешимое в пределах философии нравственной или практической, хотя нисколько не подрывающее обязательности ее правил для людей доброй воли.
Если нравственный смысл жизни сводится в сущности к всесторонней борьбе и торжеству добра над злом, то возникает вечный вопрос: откуда же само это зло? Если оно из добра, то не есть ли борьба с ним недоразумение, если же оно имеет свое начало помимо добра, то каким образом добро может быть безусловным, имея вне себя условие для своего осуществления? Если же оно не безусловно, то в чем его коренное преимущество и окончательное ручательство его торжества над злом?
Разумная вера в абсолютное Добро опирается на внутреннем опыте и на том, что из него с логическою необходимостью вытекает. Но внутренний религиозный опыт есть дело личное и с внешней точки зрения условное. А потому, когда основанная на нем разумная вера переходит вобщие теоретические утверждения, от нее требуется теоретическое оправдание.
Вопрос о происхождении зла есть чисто умственный и может быть разрешен только истинною метафизикою, которая в свою очередь предполагает решение другого вопроса: что есть истина, в чем ее достоверность и каким образом она познается?
Самостоятельность нравственной философии в ее собственной области не исключает внутренней связи самой этой области с предметами философии теоретической – учения о познании и метафизики.
Менее всего прилично для верующих в абсолютное Добро бояться философского исследования истины, как будто нравственный смысл мира может что-нибудь потерять от своего окончательного объяснения и как будто соединение с Богом в любви и согласие с волею Божией в жизни может оставлять нас непричастными Божественному уму. Оправдавши Добро, как такое, в философии нравственной, мы должны оправдать Добро как Истину в теоретической философии.
ПРИЛОЖЕНИЕ.
ФОРМАЛЬНЫЙ ПРИНЦИП НРАВСТВЕННОСТИ (КАНТА) – ИЗЛОЖЕНИЕ И ОЦЕНКА С КРИТИЧЕСКИМИ ЗАМЕЧАНИЯМИ ОБ ЭМПИРИЧЕСКОЙ ЭТИКЕ
Задача философской этики не может состоять только в том, чтобы выразив в краткой формуле общее количество моральных действий, констатировать затем их действительность и, наконец, свести их к одному коренному факту, каким в господствующих системах эмпирической этики признается факт симпатии, или сострадания. Что существуют справедливые и человеколюбивые действия и что внутреннее естественное основание их заключается в сострадании, или симпатии, – для убеждения в этом достаточно простого житейского опыта и обыкновенного здравого смысла, следовательно, философское исследование нравственности не может иметь только эту задачу. Оно требует не констатирования этих общеизвестных и несомненных фактов, а их объяснения.
Фактически нам даны два рода человеческой деятельности. Один из них, именно тот, в котором имеется в виду благо других, мы признаем нравственно добрым, долженствующим быть, то есть нормальным; другой, именно тот, в котором имеется в виду исключительное свое благо, мы признаем, напротив, нравственно дурным, недолжным, или ненормальным.
Вот настоящее Datum этики, Φti, – то, что предстоит объяснить; Quaesitum же ее, то есть требуемое объяснение этого данного, этого факта, должно, очевидно, состоять в том, чтобы показать разумное, внутренно-обязательное основание такого фактического различения, то есть показать, почему первого рода деятельность есть долженствующая быть, или нормальная, а второго – нет. Вот настоящее dioti – почему этики.Само эмпирическое основание этики, ближайший источник моральной деятельности – сострадание есть опять только факт человеческой природы. Такой же и еще более могущественный факт есть эгоизм – источник деятельности антиморальной. Если, таким образом, та и другая деятельность одинаково основываются на коренных фактах человеческой природы, то здесь еще не видно, почему одна из них есть нормальная, а другая ненормальная. Факт сам по себе, или как такой, не может быть ни лучше, ни хуже другого.
Так как эгоизм, или стремление к исключительному самоутверждению, есть такое же непосредственное свойство нашей психической природы, как и противоположное чувство симпатии или альтруизма, то с точки зрения человеческой природы (эмпирически данной) эгоизм или альтруизм, как два одинаково реальные свойства этой природы, совершенно равноправны, и, следовательно, та мораль, которая не знает ничего выше наличной человеческой природы, не может дать рационального оправдания тому преимуществу, которое на самом деле дается одному свойству и вытекающей из него деятельности перед другим.
Но, говорят, и не нужно никакого рационального оправдания, никакой теоретической обосновки для нравственного начала. Достаточно непосредственного нравственного чувства или интуитивного различения между добром и злом, присущего человеку, другими словами, достаточно морали как инстинкта, нет надобности в морали как разумном убеждении. Не говоря уже о том, что подобное утверждение, очевидно, не есть ответ на основной теоретический вопрос этики, а простое отрицание самого этого вопроса, помимо этого ссылка на инстинкт в данном случае лишена даже практического смысла. Ибо известно, что для человека общие инстинкты совершенно не имеют того безусловного, определяющего всю жизнь значения, какое они, бесспорно, имеют для других животных, находящихся под неограниченною властью этих инстинктов, не допускающею никакого уклонения. У некоторых из этих животных мы находим особенно сильное развитие именно социального или альтруистического инстинкта, и в этом отношении человек далеко уступает, например, пчелам и муравьям. Вообще, если иметь в виду только непосредственную, или инстинктивную, нравственность, то должно признать, что большая часть низших животных гораздо нравственнее человека. Такая пословица, как «ворон ворону глаз не выклюет», не имеет никакой аналогии в человечестве. Даже широкая общественность человека не есть прямое следствие социального инстинкта в нравственном альтруистическом смысле; напротив, большею частию эта внешняя общественность по психическому своему источнику имеет скорее антиморальный и антисоциальный характер, будучи основана на общей вражде и борьбе, на насильственном и незаконном порабощении и эксплуатации одних другими; там же, где общественность действительно представляет нравственный характер, это имеет другие, более высокие основания, нежели природный инстинкт.
Во всяком случае нравственность, основанная на непосредственном чувстве, на инстинкте, может иметь место только у тех животных, у которых брюшная нервная система (составляющая ближайшую материальную подкладку непосредственной, или инстинктивной, душевной жизни) решительно преобладает над головною нервною системой (составляющею материальную подкладку сознания и рефлексии); но так как у человека (особенно в мужском поле), к несчастию или счастию, мы видим обратное явление, а именно решительное преобладание головных нервных центров над брюшными, вследствие чего элемент сознания и разумной рефлексии необходимо входит и в нравственные его определения, то тем самым исключительно инстинктивная нравственность оказывается для него непригодною.
Эта интуитивная или инстинктивная мораль сама отказывается от всякого умственного значения, так как в самом принципе своем отрицает главное умственное требование этики – дать разумное объяснение или оправдание основному нравственному факту, а признает только этот факт в его непосредственном, эмпирическом существовании. Но, с другой стороны, как было сейчас показано, эта мораль не может иметь и практического, реального значения вследствие слабости у человека нравственных инстинктов (соответственно сравнительно малому развитию у него брюшных нервных центров и брюшной части вообще). Но если, таким образом, эта интуитивная мораль не может иметь ни умственного интереса, ни практической силы, то, очевидно, она вообще не может иметь самостоятельного значения, а должна быть принята только как указание той инстинктивной, или непосредственной, стороны, которая существует во всякой нравственной деятельности, хотя и не имеет у человека определяющей силы по указанным причинам.
Итак, оставляя эту непосредственную, или инстинктивную, мораль ad usum bestiarum, которым она принадлежит по праву, мы должны поискать для человеческой нравственности разумного основания. С этим согласен и главный новейший представитель разбираемого учения Шопенгауэр, который обращается для подкрепления своего эмпирического начала к некоторой умозрительной идее.
То, что есть само по себе, Ding an sich, или метафизическая сущность, нераздельно, едино и тождественно во всем и во всех, множественность же, раздельность и отчуждение существ и вещей, определяемые principio individuationis, то есть началом обособления, существуют только вявлении или представлении по закону причинности, реализованному в материи, в условиях пространства и времени. Таким образом, симпатия и вытекающая из нее нравственная деятельность, в которой одно существо отождествляется или внутренно соединяется с другим, тем самым утверждает метафизическое единство сущего, тогда как, напротив, эгоизм и вытекающая из него деятельность, в которой одно существо относится к другому как к совершенно от него отдельному и чужому, соответствует лишь физическому закону явления. Но что же из этого следует? В том, что факт симпатии выражает субстанциальное тождество существ, а противоположный факт эгоизма выражает их феноменальную множественность и раздельность, еще не заключается объективного преимущества одного пред другим; ибо эта феноменальная множественность и раздельность существ совершенно так же необходима, как и их субстанциальное единство. Логически ясно, что все существа необходимо тождественны в субстанции и столь же необходимо раздельны в явлении, это только две стороны одного и того же бытия, не имеющие, как такие, никакого объективного преимущества одна пред другою. Если б эти две стороны исключали друг друга, тогда, конечно, только одна из них могла бы быть истинною, а другая необходимо была бы ложною, но тем самым эта последняя была бы и невозможна. Так было бы в том случае, если бы дело шло о применении двух противоположных предикатов, каковы единство и множественность, кодному и тому же субъекту в одном и том же отношении; тогда по логическому закону тождества происходила бы дилемма, т.е. нужно было бы признать один из предикатов истинным, а другой ложным.
Но так как в нашем случае единство и множественность утверждаются не в одном и том же отношении, а в различных, именно единство в отношении к субстанции, а множественность в отношении к явлению, то тем самым отрицается их исключительность, и дилемма не имеет места.Кроме этого логического соображения уже самая действительность обеих сторон бытия показывает, что они вообще совместимы; а потому если вследствие необходимого закона исторического развития различные религиозные и философские учения останавливаются попеременно то на субстанциальном единстве, то на феноменальной множественности, жертвуя одно другому, то это есть заблуждение, необходимое исторически, но не безусловно. Из того, что ум человеческий должен был пройти чрез это заблуждение, не следует, чтоб он должен был с ним оставаться.
Разумеется, логическая и физическая совместимость универсализма и индивидуализма, симпатии и эгоизма не исключает нравственной неравноправности этих двух начал.
Но чтобы утверждать положительно такую неравноправность, нужно показать, в чем она заключается, в чем состоит внутреннее преимущество одного пред другим. Для того чтобы показать ложность или внутреннюю несостоятельность эгоизма, недостаточно утверждать, подобно Шопенгауэру, что всякая особенность, как существующая только в представлении, есть призрак и обман, что principium individuationis (начало особности) есть покров Майи и т.п.;ибо такие утверждения или суть фигуральные выражения без определенного логического содержания, или же говорят слишком много. А именно: если мир множественных явлений потому есть призрак и обман, что он есть представление, а не Ding an sich, причем представлением определяется как объект, так равно и субъект (то есть по соотносительности этих двух терминов и субъект, как такой, возможен только в представлении), то в этом случае как действующий субъект, так равно и те, в пользу которых он морально действует, суть только призрак и обман, а следовательно, и самая моральная деятельность, которая стремится к утверждению призрачного существования других субъектов, есть призрак и обман не менее, чем противоположная ей эгоистическая деятельность, стремящаяся к утверждению призрачного существования самого действующего лица.
Таким образом, и с этой метафизической точки зрения нравственная деятельность является ничем не лучше, не истиннее и не нормальнее деятельности безнравственной, или эгоистической. Когда вы из сострадания помогаете кому-нибудь, избавляете от опасности, делаете благодеяние, вы ведь утверждаете индивидуальное, особное существование этого другого субъекта, вы хотите, чтобы он, как такой, существовал и был счастлив – он, эта индивидуальная особь, а не всеединая метафизическая сущность, которая не может нуждаться в нашей помощи. Следовательно, нравственная деятельность, которая вообще стремится к утверждению и развитию индивидуального бытия всех существ в их множественности, тем самым, по понятиям Шопенгауэра, стремится к утверждению призрака и обмана, следовательно, она ненормальна, и, таким образом, метафизическая идея монизма вместо того, чтоб обосновывать нравственность, обращается против нее. А отсюда следует, что мы должны искать других рациональных оснований для этики.
К такому же заключению приведет нас и рассмотрение той общепризнанной формулы нравственного принципа действий, на которую ссылается Шопенгауэр, а именно: никому не вреди, а всем сколько можешь помогай – neminem laede imo omnes, quantum potes, juva. Это верховное нравственное правило не ограничивается отрицательным требованием «никому не вреди», но содержит в себе непременно и положительное требование «всем помогай», т.е. оно требует от нас не только того, чтобы мы сами не наносили другим страдания, но также главным образом того, чтобы мы освобождали других от всякого страдания, и не нами причиненного, от нас не зависящего. Это есть лишь возведенное в принцип чувство симпатии, или сострадания, и так как здесь не может быть никакого внутреннего ограничения (ибо здесь, очевидно, чем больше, тем лучше, ограничение же quantum potes, «сколько можешь», относится лишь к физической возможности исполнения, а не к нравственной воле), то окончательный смысл этого положительного нравственного принципа, указывающий последнюю цель нормальной практической деятельности и высшее нравственное благо, или добро, может быть точнее и определеннее выражен так: стремись к освобождению всех существ от всякого страдания, или от страдания как такого.
Но для того чтоб это требование имело действительное значение, очевидно, необходимо знать, в чем состоит сущность страдания и как возможно избавление от него.
Страдание вообще происходит тогда, когда действительные состояния известного существа определяются чем-либо для него внешним, чуждым и противным. Мы страдаем, когда внутреннее движение нашей воли не может достигнуть исполнения или осуществления, когда стремление и действительность, то, чего мы хотим, и то, что мы испытываем, не совпадают и не соответствуют. Итак, страдание состоит в зависимости нашей воли от внешнего, чуждого ей бытия, в том, что эта воля не имеет сама в себе условий своего удовлетворения.
Страдать – значит определяться другим, внешним, следовательно, основание страдания для воли заключается в ее гетерономии (чужезаконности), и, следовательно, высшая, последняя цель нормальной, практической деятельности состоит в освобождении мировой воли, т.е. воли всех существ, от этой гетерономии, т.е. от власти этого чуждого ей бытия.
Таким образом, сущность нравственности определяется автономией или самозаконностью воли, и прямая задача этики показать возможность этой автономии, те условия, при которых она может быть действительною. Определение этих условий будет заключать в себе объяснение основного морального различия между должным и недолжным, так как нормальность нравственной деятельности прямо зависит от условий ее самозаконности.
Такая задача, очевидно, лежит за пределами всякой эмпирической этики, ибо в опыте мы познаем только волю, связанную чуждым ей бытием, проявляющуюся по законам внешней для нее необходимости, волю чужезаконную. Таким образом, чрез опыт мы можем получить только условия гетерономии воли, следовательно, искомые условия ее автономии могут быть найдены лишь чистым, или априорным, разумом.
Читатель, знакомый с философией, видит, что понятиями гетерономии воли и ее автономии, определяемой a priori, или из чистого разума, мы неожиданно перешли в сферу моральных идей Канта. Таким образом, последний результат эмпирической, или материальной, этики естественно превращается в требование этики чисто разумной или формальной, к которой мы теперь и обратимся.
Эмпирическое, материальное основание нравственного начала оказалось само по себе недостаточным, потому что, имея своим содержанием одно из фактических свойств человеческой природы (сострадание, или симпатию), оно не может объяснить это свойство как всеобщий и необходимый источник нормальных действий и вместе с тем не может дать ему практической силы и преобладания над другими, противуположными свойствами. Правда, последнее требование – дать нравственному началу практическую силу и преобладание – может быть отклонено философским моралистом как находящееся вне средств философии вообще. Но первое требование разумного оправдания или объяснения нравственного начала, как такого, то есть как начала нормальных действий, необходимо должно быть исполнено этическим учением, так как в противном случае не видно, вчем бы могла состоять вообще задача такого учения.
Необходимо различать этику как чисто эмпирическое познание, от этики как философского учения. Первая может довольствоваться классификацией нравственных фактов и указанием их материальных, фактических оснований в человеческой природе. Такая этика составляет часть эмпирической антропологии или психологии и не может иметь притязаний на какое-либо принципиальное значение. Такая же этика, которая выставляет известный нравственный принцип, неизбежно должна показать результат этого принципа, как такого.
Эмпирическая мораль во всех своих формах сводит нравственную деятельность человека к известным стремлениям или склонностям, составляющим фактическое свойство его природы, причем внизших формах этой морали основное стремление, из которого выводятся все практические действия, имеет характер эгоистический, в высшей же, окончательной форме основное нравственное стремление определяется характером альтруизма, или симпатии.
Но всякая деятельность, основанная только на известной природной склонности, как такой, не может иметь собственно нравственного характера, то есть не может иметь значения нормальной, или долженствующей быть, деятельности. В самом деле, не говоря уже о тех низших выражениях эмпирической морали, которые вообще не всостоянии указать никакого постоянного и определенного различия между деятельностями нормальными и ненормальными, даже в высшем выражении эмпирической этики, хотя такое различие и указывается, но нисколько не обосновывается.
Нравственный смысл любви
Любовь, связывающая мужчину и женщину, представляет собой сложный комплекс человеческих переживаний и включает чувственность, в основе которого лежит истинное биологическое начало, облагороженное нравственной культурой, эстетическим вкусом и психологическими установками личности. Любовь между мужчиной и женщиной как нравственное чувство основана на биологическом влечении, но не сводиться к нему. Любовь утверждает другого человека как уникальное существо, Человек принимает любимого таким, какой он есть, как абсолютную ценность, а иногда раскрывает его лучшие, не реализованные до сих пор возможности. В этом смысле любовь может означать: а) эротические или романтические (лирические) переживания, связанные с сексуальным влечением и сексуальными отношениями с другим человеком; б) особую душевную связь между любящими или супругами; в) привязанность и заботу по отношению к любимому и всему, что с ним связано.
Но человеку в любви необходимо не просто существо другого пола, а такое существо, которое обладает для него эстетической привлекательностью, интеллектуальной и эмоциональной психологической ценностью, общностью нравственных представлений.
Только в результате счастливого объединения всех названых компонентов возникает ощущение гармонии в отношениях, совместимости и родственности душ. Любовь приносит, светлую радость, делает жизнь человека приятной и красивой, рождает светлые мечты, окрыляет и возвышает.
Любовь - величайшая ценность. Любовь это состояние человека, это и право человека любить и быть любимым. Любовь проявляется как чувство невероятной внутренней необходимости в другом человеке. Любовь есть самая яркая эмоциональная потребность человека, и, по-видимому, она выражает тягу человека к совершенной жизни - жизни, которая должна строиться по законам красоты, добра, свободы, справедливости.
Вместе с тем любовь содержит и конкретные мотивы, Любят за отдельные черточки, красивые глазки, носики и т.д. Абстрактные и конкретные характеристики любви, вообще говоря, противоречат друг другу. В этом заключается ее трагизм. Дело в том, что в отношениях с любимым мысль, по-видимому, движется также, как и в обычном процессе познания. Любовь начинается с конкретных моментов, возгорается на основе совпадения каких-то отдельных черт любимого с предварительно сформированным и представленным в сознании или подсознании образом. Затем начинается выделение сущности другого человека, в абстрактном виде неизбежно сопровождающееся идеализацией этого человека. Если этот процесс одновременно сопровождается ответными эмоциональными реакциями, это приводит к усилению чувств и сближению отношений. В дальнейшем, по-видимому, начинается движение от абстрактного, к конкретному, мысль как бы начинает примерять сформулированный ею абстрактный образ к действительности. Это самая опасная стадия любви, за которой может последовать разочарование - тем более быстрое и сильное, чем более сильной была степень осуществления абстракции. При разном духовном развитии могут возникнуть взаимное непонимание, связанное с различными интеллектуальными запросами.
Психологи считают, что любовь живет и развивается по своим собственным особенным законам, которые включают как периоды бурных страстей, так и периоды умиротворенного блаженства, покоя. Затем наступает стадия привыкания и нередко спада, затухания эмоционального возбуждения. Поэтому чтобы не попасть в страшную ловушку, которую подготавливает любовь, следует обязательно стремиться к взаимному духовному развитию в любви.
Этическая, нравственная природа любви глубоко раскрыта русским философом Вл. Соловьевым в трактате «Смысл любви»: по Соловьеву, смысл человеческой любви есть ^оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма.
Эгоизм вообще губителен для личности, непродуктивен как принцип отношений. Ложь и зло эгоизма, считает Соловьев, состоят в исключительном признании безусловного значения за собою и в отрицании его наличия у других, что явно несправедливо. Рассудком мы понимаем эту несправедливость, но фактически упраздняет такое несправедливое отношение лишь любовь.
Любовь есть признание безусловной ценности другого -- причем не в отвлеченном сознании, а во внутреннем чувстве и жизненной воле. «Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни», -- писал Вл. Соловьев. Тем самым смысл любви он тесно связывает с преодолением эгоизма: «Любовь есть самоотрицание существа, утверждение им другого... этим самоотрицанием осуществляется его высшее самоутверждение. Отсутствие самоотрицания, или любви, то есть эгоизм, не есть действительное самоутверждение существа, -- это есть только бесплодное, неудовлетворенное стремление или усилие к самоутверждению, вследствие чего эгоизм и есть источник всех страданий; действительное же самоутверждение достигается только в самоотрицании...» По мнению Соловьева, любовь приводит к расцвету индивидуальной жизни, эгоизм же несет гибель личностному началу.
Утверждая, казалось бы, свою персону, на самом деле эгоистичный человек губит ее, выдвигая на первый план животное или житейское начало в ущерб началу духовному. Подлинное самоутверждение человека как одухотворенного существа состоит в преодолении эгоизма, в том, чтобы утвердить себя в другом. «Любовь, как действительное упразднение эгоизма, есть действительное оправдание и спасение индивидуальности. Любовь -- это... внутренняя спасительная сила, возвышающая, а не упраздняющая индивидуальность».
Как считает Соловьев, «собственная ближайшая задача любви» -- привести «к действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну», чтобы установилось такое сочетание двух конкретных существ, которое создало бы из них абсолютную личность, истинного человека как свободное единство мужского и женского начал, сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевших свою сущностную рознь.
Но если истинная любовь состоит в том, чтобы посредством взаимного дополнения два любящих существа создали идеальную личность, то возникает вопрос: а возможно ли такое идеальное сосуществование двух личностей? Будут ли недостатки одного восполняться достоинствами другого? Будет ли закрыта брешь между недостатками одного и другого? И вообще -- существует ли такая любовь, какой ее представляет себе Вл. Соловьев, или это просто мечта, и нам, простым смертным, не суждено ее познать?
Вот что по этому поводу думает сам автор «Смысла любви»: «Итак, если смотреть только на фактический исход любви, то должно признать ее за мечту, временно овладевающую нашим существом и исчезающую, не перейдя в дело. Но признавая в силу очевидности, что идеальный смысл любви не осуществляется в действительности, должны ли мы признать его неосуществимым? Было бы совершенно несправедливо отрицать осуществимость любви только на том основании, что она до сих пор никогда не была осуществлена. Любовь существует в своих зачатках или задатках, но еще не на самом деле... Если любовь открывала нам какую-то действительность, которая потом закрылась и исчезла для нас, то почему мы должны мириться с этим исчезновением? Если то, что потеряно, было истинным, тогда задача сознания и воли не в том, чтобы принять потерю за окончательную, а в том, чтобы понять и устранить ее причины».
Философ определяет любовь как «влечение одушевленного существа к другому для соединения с ним и взаимного восполнения жизни». Из обоюдности отношений он выводит три вида любви. Во-первых, любовь, которая больше дает, чем получает, -- нисходящая любовь. Во-вторых, любовь, которая больше получает, нежели дает, - восходящая любовь. В-третьих, когда и то, и другое уравновешено.
В первом случае это родительская любовь, основанная на жалости и сострадании; она включает в себя заботу сильных о слабых, старших о младших; перерастая семейные -- «отеческие» отношения, она создает понятие «отечество». Второй случай -- любовь детей к родителям, она покоится на чувстве благодарности и благоговения; за пределами семьи она рождает представления о духовных ценностях. Эмоциональной основой третьего вида любви является полнота жизненной взаимности, которая достигается в половой любви; здесь жалость и благоговение соединяются с чувством стыда и создают новый духовный облик человека.
При этом Вл. Соловьев считал, что «половая любовь и размножение рода находятся между собой в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другая». Он выводил из этого следующие зависимости: сильная любовь очень часто остается неразделенной; при взаимности сильная страсть зачастую приводит к трагическому концу, не оставляя после себя потомства; счастливая любовь, если она очень сильна, также обычно остается бесплодной.
Любовь для Соловьева -- не только субъективное переживание, но и активное вторжение в жизнь. Как дар речи состоит не в говорении самом по себе, а в передаче мысли через слово, так истинное назначение любви не в простом переживании чувства, а в том, что благодаря ему совершается преображение социальной и природной среды.
Соловьев видит у любви пять возможных путей развития -- два ложных и три истинных. Первый ложный путь любви -- «адский» -- мучительная неразделенная страсть. Второй, тоже ложный -- «животный» -- неразборчивое удовлетворение полового влечения. Третий путь (первый истинный) -- брак. Четвертый -- аскетизм. Высший, пятый путь -- это Божественная любовь, когда перед нами предстает не пол -- «половина человека», а целый человек в соединении мужского и женского начал. Человек становится в этом случае «сверхчеловеком»; именно здесь он решает главную задачу любви -- увековечить любимое, спаси его от смерти и тлена. При этом суть, смысл любви определяется им через меру. Но как и чем можно измерить любовь? Всепоглощающей страстью, потомством либо еще чем-то? Определить это очень сложно. И никто не смог сделать это так точно, как Блаженный Августин, сказавший: «Мера любви -- это любовь без меры».
«Может ли быть пороком в частном человеке то, что почитается добродетелью в целом народе? Предрассудок сей, утвержденный демократической завистью некоторых философов, служит только к распространению низкого эгоизма. Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?
Mes arriere-neveux me devront cet ombrage! »*.
(*Мои правнуки будут мне обязаны этой сенью! – фр.;
Пушкин А.С. Сочинения в трех томах. Том третий.
Проза. – М.: Худож. лит-ра, 1986. – С. 444).
История развития российской цивилизации не сохранила для нас живые побеги древнерусской, дохристианской религиозно-нравственной традиции, и лишь подлинное чудо может воскресить их к новой жизни. Таким историческим чудом в судьбе отечественной культуры стало нежданное обретение в ХХ в. «Велесовой книги», в которой говорится не только о религиозной вере наших предков, но также о главных принципах их земной жизни, о легендарном прошлом всего славянского племени (Асов А.И. Свято-Русские Веды. Книга Велеса. – М.: Фаир-Пресс, 2005). С момента обретения текстов древнеславянской религиозной традиции, представленных «Книгой Велеса» (Велес, Волос – в славянской мифологии бог скота, богатства и наставник людей в практической мудрости), споры профессионалов–лингвистов, представителей научной и околонаучной общественности об их исторической подлинности не утихают (Зализняк А.А. О профессиональной и любительской лингвистике // Наука и жизнь. 2009. № 1‒2. [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.nkj.ru/archive/articles/15245; http://www.nkj.ru/archive/articles/15349.; Рудницкий Ю.В. «Мистификаторы поневоле» // Зеркало недели. №13 (642). 7‒13 апреля 2007 [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.zn.ua/3000/3150/56306.; Что думают учёные о «Велесовой книге». СПб.: Наука, 2004. 220 с.). В этой полемике мы разделяем мнение тех исследователей, которые признают их достоверность. Укажем на нравственно-этические основания своей позиции в данном вопросе. В какой мере нравственный облик «первооткрывателей» литературного памятника дает нам право усомниться в их моральной чистоплотности? И в какой степени их творческие способности соответствуют «вселенскому духу» данного литературного шедевра, не менее гениального по своему историческому смыслу, чем «Повесть временных лет», «Слово о Законе и Благодати», «Слово о полку Игореве»? Если «Книга Велеса» – это подделка, то надо признать, что ее создатель – подлинный «национальный гений», о жизни и творчестве которого должен знать всякий русский. Или все же это – «народный гений», т. е. сам народный Дух, творящий историческую жизнь и запечатлевший ее деяния в литературном предании своей исторической памяти?
Исторические корни русского народа «Велесова книга» производит от легендарного прародителя Отца Богумира и его детей – трех дочерей (Древы, Скревы и Полевы) и двух сыновей (Севы и Руса): «от них идут северяне и русы» (Асов А.И. Свято-Русские Веды. Книга Велеса. – М.: Фаир-Пресс, 2005. – С. 53). По мысли создателей «Велесовой книги», в имени прародителя всех славян была закреплена духовная связь с Богом–Творцом как их небесным Отцом. «И тот Богумир был наречен Твастырем, ибо Тот Праотец ему и всем славянам. И было так, и так будет, ибо боги нарекли имя сие… И вот оставил он роды после себя, и потому Боги – причина родов, и так пошли от родов иные роды. И так Сварог – Отец, а прочие – суть сыны Его» (Асов А.И. Указ.соч. – С. 57).
Добрососедские отношения первых славянских родов с иными племенами вели к образованию новых межродовых объединений, главным из которых стал скифо-славянский союз, символически представленный образом праведного огнищанина Ария Оседня и его сыновей, возглавивших поход объединившихся родов в поиске лучших земель (Асов А.И.Указ. соч.– С. 65). Перейдя через великие заснеженные и обледенелые горы, ведомые «арийскими родами» племена «притекли в степи … И там скифами–скотоводами были. И тогда впервые Правь была изречена отцам нашим от праотцов» (Асов А.И.Указ.соч. – С. 71). Так в VIII в. до н.э. степи северного Причерноморья стали для прарусских родов «землей обетованной», духовным детищем которой оказалась земля Русская, расположенная между Ильменем, Карпатами и Доном с центром в Киеве: «И после стояла земля та пятьсот лет» (Асов А.И. Указ.соч. – С. 81).
Бытовые особенности скифского общества получили выражение в ряде его этнических именований: «сколоты», «сполы», «споры», «склавины», «сакалиба» (Шамбаров В.Е. Русь: дорога из глубин тысячелетий. ‒ М.: ЭКСМО-Пресс, 2002. – С. 152–153). Близким по значению этим именам оказывается и самоназвание «росы» у русских людей. Славяно-скифский союз просуществовал как государственно-политическое образование до начала II в. до н. э. и погиб в результате вторжения сарматских племен (Шамбаров В.Е. Указ. Соч. – С. 208). Три столетия понадобилось прарусским родам, чтобы восстановить силы после сарматского погрома для нового обустройства своей обретенной родины, для утверждения в мире нравственного достоинства славянского имени.
Высший смысл религиозной жизни наших предков запечатлен, согласно текстам «Велесовой книги», именем славянского этноса, происходящим от глагола «славить» – «прославлять», «восхвалять»: род «славянский» славен тем, что прославляет богов своих и словом, и делом. «Велес учил праотцов наших землю пахать, и злаки сеять, и жать, снопы свивая, на полях страдных, и ставить сноп в жилище, и почитать Его как Отца Божьего: Отцом нашим, а матерью – Славу… Так мы шли, и не были нахлебниками, а были славянами – руссами, которые Богам славу поют и потому – суть славяне» (Асов А.И. Указ.соч. – С. 27). Славянская вера напрочь отвергает какое-либо двоедушие в жизни человека и вверяет его судьбу «высшему провидению», не требуя для себя от богов никаких жизненных благ. «А какие мы сами – то Перунько и Сноп знают. И так как мы молили Бога, славу вознося, но никогда не просили Его, и никогда не требовали с Него то, что необходимо нам для жизни» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 75). Самоотрешенность, безусловная вера славянского племени в высший промысел определяет его практическую жизнь как «Путь Прави», как «религиозно-нравственный Праведизм», связующий земные дела людей с божьей волей. «И Громовержцу – Богу Перуну, Богу битв и борьбы говорили: «Ты, оживляющий явленное, не прекращай Колеса вращать! Ты, кто вел нас Стезею Прави к битве и тризне великой!» О те, что пали в бою, те которые шли, вечно живите вы, в войске Перуновом!» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 7). Исторически путь Прави начинается для славян с утверждения Божьей Правды на Русской земле. «И тогда впервые Правь была изречена отцам нашим от праотцов, охраняющих нас от Нави, кои в великой борьбе силы дают нам отражать врагов Божьих» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 71).
Абсолютная покорность древних славян воле богов является не слепым повиновением бесправных рабов требованиям господина, а преклонением верных детей перед праведной волей своих небесных родителей. «И это – есть и будет нашей истинной жертвой Богам, которые суть наши Праотцы. Ибо мы происходим от Дажбога, и стали славны, славя Богов наших, и никогда не просили и не молили их о благе своем» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 73). Безграничное доверие древних русичей своим богам есть выражение их сыновнего долга, когда род славянский представляется божьим народом, творящим на земле святую волю своих небесных родителей. «И Святовиту мы славу рекли. Он есть и Прави, и Яви Бог! Песни поем мы Ему, ведь Святовит – это Свет. … Славьте великого Святовита: «Слава Богу нашему!» И восскорбите же сердцем своим, дабы вы смогли отречься от злого деяния нашего, и так притекли к добру. Пусть обнимаются Божии дети» (Асов А.И. Указ. Соч. – С. 9). Религиозный «Праведизм» славян утверждает их духовное родство с богами, которые всегда придут в трудную минуту на помощь своим верным детям. «Будьте сынами своих Богов и сила их пребудет на вас до конца!» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 49). Поэтому славяне должны оставаться духовно чистыми перед богами, не поклоняться чужим богам, не отступать от своих небесных покровителей, следовать их заветам, идти по жизни путем Прави, быть защитниками высшей Правды на земле. «Так шли на юг к морю и мечами разили врагов, шли до горы великой, до долины с травами, где много злаков. И там освоился Кий, который начал строить Киев, ставший русским. Много крови стоил тот исход славянам. Анты пренебрегли злом и шли туда, куда Арий говорил. Ибо «кровь наша – святая кровь», - про это он говорил в Семиречье. И все мы русичи. И мы не слушаем ворогов, которые говорят недоброе. Мы происходим от отца Ария» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 73).
Первым законом праведной жизни древних русичей было требование свободы как главной ценности земного бытия человека. «Там Перун идет, тряся золотой головой, молнии посылая в синее небо, и оно от этого твердеет. И матерь Слава поет о трудах своих ратных. И мы должны ее слушать и желать суровой битвы за Русь нашу и святыни наши. … И с этим мы не боимся смерти, ибо мы – славные потомки Дажьбога» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 89). Только при сохранении свободы, самоотверженной защите русской земли от врагов, независимости Руси от чужих властителей реально подтверждается преданность славян высшему промыслу и сохраняется высшее попечение о них как божьих детях. «И вот Боги говорят нам: «Ходите по Руси и никогда к врагам!» И Матерь Сва-Слава поет, чтобы мы шли в поход на врагов. И мы верили Ей, так как Слава – Суть Птица Вышня, летящая из Сварги над Русью» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 73). Поэтому каждый русич должен быть прежде всего воином, защитником родной земли, и ради свободы родной страны обязан пожертвовать своей жизнью, ибо в свободе кроется сакральная связь человека с небесными прародителями «И вот Сварог, который суть Сам Творец, сказал Арию: «Сотворены вы от перстов Божьих. И будут про вас говорить, что вы – сыны Творца, и станете вы как сыны Творца, и будете как дети Мои, и Дажьбог будет Отцом вашим. И Его вы должны слушаться, и он вам скажет, что вам иметь, и о том, что вам делать, и как говорить, и как творить требы. И вы будете народом великим, и победите вы весь свет, и растопчите роды иные, которые извлекают свои силы из камня, и творят чудеса – повозки без коней, и делают разные чудеса без кудесников» (Асов А.И. Указ.соч. – С. 77).
Религиозный «Праведизм» славянского племени провозглашает родственные узы русских родов с богами: поэтому родовые связи обретают сакральный смысл, становятся земным и вполне зримым выражением присутствия высшей воли в делах людей. А потому не может быть подлинной любви между родителями и детьми вне родственных чувств между братьями и сестрами. Единство рода является главным внутренним фактором сохранения народной свободы и праведной веры. «И тут начали ведать истину, что мы имели силу, лишь когда были вместе – тогда никто не мог одолеть нас. И в степях нас, объединившихся, не одолели, ибо мы – русские и себе славу получили от врагов, проклинающих нас» (Асов А.И. Указ. Соч. – С. 47). Священный дар свободы лишь тогда может сохраниться в жизни людей, когда они жертвуют собой ради будущего всех сородичей. Поэтому павшие в битве за родичей обретают жизнь вечную. «И вот потому мы смерть не имели, имели же мы – жизнь вечную, и братья всегда трудились для братьев!» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 15).
Семейные отношения, узы родства носят в мировоззрении русичей священный, нерасторжимый характер, определяющий путь Прави как исполнение нравственного долга перед праотцами, как утверждение духовного братства поколений в свершении общего дела. «И так провозглашали мы славу Богам, которые суть Отцы наши, а мы – сыны Их. И будем достойны Их чистотой телес и душ наших» (Асов А.И. Указ. Соч. – С. 69). Сыновнее самопожертвование, нравственное чувство любви и братской солидарности, самоотверженности, жертвенности ради русской земли и родичей определяет главное качество древнеславянской ментальности. «Услышь, потомок, песню Славы! Держи в сердце своем Русь, которая есть и пребудет землей нашей! И мы были обязаны оборонять ее от врагов. И умирали за нее, как день умирает без Солнца» (Асов А.И. Указ. соч. – С. 25).
«Русские» или современные «россы», исповедуя «Славу» древних «росов», выступают на исторической арене как духовно «чистые », «светлые », «ясные » и «прозрачные », «открытые » для всех, искренние люди, «верные» и «истинные» в словах и делах, утверждающие Божью Правду высшей ценностью своей земной жизни. Поэтому нынешние поколения русского этноса должны гордиться своим родовым именем как обозначением нравственного благородства«чистых людей» , не скрывающих от мира своих замыслов, не таящих в себе черных помыслов: душа наша открыта для всякого доброго замысла. Искренность , запечатленная нашим именем, – вера в Божий промысел о человеке как воплощении истины – делает нас непобедимыми в противоборстве с силами зла и обмана. И потому русские люди должны хранить свою веру в высший промысел и чтить родное имя как живое напоминание о главной цели своей жизни – утверждении Божьей Правды на земле: наше Слово – свято, ибо претворяет Правду в человеческом мире. «Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Иоанн 1:3‒4).
Конечный исторический смысл общерусского дела хранится в религиозных заветах нашего древнего Слова и концентрируется в идее «Святой Руси» как просветленной жизни всего человечества. «Великое историческое призвание России, от которого только получают значение и ее ближайшие задачи, − определяет В. С. Соловьев коренной смысл русского дела, − есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова. Только когда воля и ум людей вступят в общение с вечно и истинно-сущим, тогда только получат свое положительное значение и цену все частные формы и элементы жизни и знания, все они будут необходимыми органами или посредствами одной цельной жизни» (Соловьев В.С. Философские начала цельного знания. // Сочинения в 2 т. – 2-е изд. − Т. 2. − М., 1990. – С. 173). Конкретизацией этой высшей идеи становятся три религиозных замысла исторических деяний восточнославянских народов – украинского (малоросского), русского (великоросского) и белорусского (чисто русского). Каждый из русских народов мыслит «Святую Русь» по-своему, опираясь на собственные представления, руководствуясь своими склонностями и способностями. Украинский исторический замысел концентрируется в идеи Нового Иерусалима как Града Любви Божьей не к отдельному народу, а ко всему Человечеству. Главной исторической задачей великоросской нации выступает проблема обустройства Отчего Дома как совершенного земного царства – Третьего Рима, способного примирить народы на основе идеи равенства как залога всеобщей социальной справедливости. Главная цель белорусского этноса – это сохранить Любовь в Отчем Доме, укрепить мир между братьями, связать небесную правду Нового Иерусалима и земную правду Третьего Рима внутренними, духовными узами на основе нравственных усилий одухотворенной личности. Самоотверженный душевный настрой белорусского народа руководствуется идеей «сыновнего долга» перед земными и небесными родителями, определяется принципом святости родовых уз как реальным свидетельством подлинной Любви в отношениях между Богом Отцом и его духовными детьми из рода человеческого, как исповеданием конечной небесно-земной правды грядущего Богочеловечества в собрании просветленных личностей. В практической реализации данных замыслов и заключается историческое назначение русских народов, конечная судьба всего Русского мира .
Каждая из этих идей в отдельности бессильна и только в своем единстве они могут быть претворены в действительность и воплотиться в облике Святой Руси. Лишь единство этих трех путей исторических деяний русских народов приведет их к победе над темными силами. Таким образом, общерусская национальная идея может быть реализована в своем истинном существе лишь на основе объединения трех путей духовной жизни народных масс – религиозно-мистического пути украинского этноса, социально-технологического пути великорусского этноса и социокультурного усилия белорусского этноса. Религиозно-мистическое стремление украинского этноса к общению с Богом предполагает прежде всего объединение всех исторических ветвей русского православия, что означает возрождение нравственной силы «древнерусской веры », освободившей некогда русский народ и от монгольского рабства, и от польского насилия, а сегодня столь нужной русскому народу для спасения от собственного безумия подвигом «высшей веры ».
Но этот путь к Богу должен быть подкреплен и соответствующими земными средствами в преобразовании действительности на основе знаний, научно-философского мышления. «По классическому и вечному определению веры, – подчеркивает Н.Бердяев, – одинаково ценному и в религиозном, и в научном отношении, вера есть обличение вещей невидимых. В противоположность этому знание может быть определено как обличение вещей видимых… видимые, т.е. принудительно данные вещи – область знания, не видимые, т.е. не данные принудительно вещи, вещи, которые должно еще стяжать, область веры» (Бердяев Н.А. Философия свободы // Сочинения. – М.: Мысль, 1994. – С. 42‒43). Путь Веры и путь Знания должны быть едины и дополнять друг друга. Если Украина идет путем Веры, а Россия следует путем Знания, то Беларусь избрала путь Любви как практического скрещения Веры и Знания в подвиге самопожертвования, духовного, творческого самосовершенствования личности. Поэтому подлинным началом утверждения Святой Руси в практической деятельности русских народов должно стать явление исторической Личности как истинного выразителя духовного существа русской нации в претворении Высшей Воли. Именно Беларусь и выступает сегодня действительным средоточием Русского духа братской любви в отношениях между людьми, реальным воплощением духовной сути Святой Руси в исторической практике русских народов.
Ныне не Киев и не Москва, а Минск становится путеводной звездой русского народа в претворении своего одухотворенного будущего. В современных условиях глобализации общественной жизни и концентрации всех ее противоречий во главе общерусского дела должен стать Третий Брат и практически утвердить идеологию братства в реалиях глобального социума. Пока жива Беларусь, действительна в мире и Святая Русь! Не в силе Бог, а в Правде – на том стояла и будет стоять Святая Русь. «И увидел я отверстое небо, и вот конь белый , и сидящий на нем называется Верный и Истинный , Который праведно судит и воинствует. … Он имел имя написанное, которого никто не знал, кроме Его Самого; Он был облечен в одежду, обагренную кровию. Имя ему: Слово Божие. И воинства небесные следовали за Ним на конях белых , облеченных в виссон белый и чистый. Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя» (Апокалипсис 19: 11–15).
Гореликов Л.А. – д.ф.н., профессор, академик Ноосферной общественной академии наук 10.10.2018.
